«Ускользающие сны»

Автор: Haruno
Бета: moody flooder
Пейринг: Альфонс Хейдерих / Эдвард Элрик (намек на Эдвард/Альфонс Элрики)
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst
Саммари: И как бы ни был похож Эдвард на его брата, было одно отличие между ними, которое невозможно было не заметить: брат, смотря на него, не видел на его месте другого человека.
Предупреждение: спойлеры к мувику.
Примечание: небольшое AU мувика, так как на момент написания он смотрелся на японском, соответственно диалоги и некоторый сюжетный ход слегка перевраны.

Солнце палило с самого утра, словно пытаясь сжечь все вокруг. Не спасала от него даже прохлада, которая обычно бывает в тени деревьев, росших по обочине дороги. Все листья были покрыты дорожной грязью и сажей, оседающей от проезжавших, пусть и не слишком часто, машин. С тихим шипением из-под капота автомобиля вырывались струи пара, и тут же растворялись в пропахшем полуденным зноем воздухе. От малейшего дуновения ветра с дороги поднимались облака пыли, и приходилось закрывать глаза, чтобы защитить хотя бы их.
Разморенный жарой Альфонс не мог заставить себя сделать и пары шагов, а только лениво наблюдал, как в очередной раз подходит к машине Эдвард и, осторожно приподняв капот, вглядывался в искореженные детали, только чтобы вновь убедиться, что починить машину уже не удастся. Он разбирался в технике немногим хуже самого Альфонса, но тот, и не подходя к автомобилю, мог понять, что надеяться на чудо бесполезно. Наконец Эд отошел от машины, что-то ворча себе под нос.
Легкая ткань рубашки липла к спине. Не спасало даже то, что Альфонс пытался не прислоняться к дереву, чтобы ветер хоть как-то охлаждал кожу; на лбу давно выступила испарина, которую он уже не пытался стереть рукавом, и теперь по виску, неприятно щекоча кожу, сползала капля пота. Позади него послышались тяжелые шаги, а затем рядом показался Эдвард. Хмурясь, он смотрел на дорогу, уходящую далеко вперед, и на крутой поворот, оставшийся позади. Воздух над ней едва заметно дрожал, как бывает только в особо жаркие дни. Казалось, от духоты даже начинало звенеть в ушах.
Эдвард то и дело осторожно касался своей левой руки, где на коже виднелось красное пятно. Наверняка он обжегся, пока копался в машине, но стоило спросить его, все ли с ним в порядке, как он, беспечно отмахнувшись, сказал, что все отлично. У него всегда все было отлично.
- Черт подери, мы не сможем выбраться отсюда сами, - ему, как и Альфонсу, не хотелось оставлять машину, но другого выхода не было.
Не услышав от него ответа, Эд продолжил. Все же, наверное, не стоило злить его. Но кто же знал, что он, повернувшись, так резко крутанет руль, что их вынесет в кювет, и они лишатся последнего шанса добраться к месту вовремя?
- Не похоже, что по этой дороге кто-то вообще ездит, хотя… мне сказали, что это наиболее удобный путь, – Эд смотрел куда-то назад, наверное, надеясь, что из-за поворота тут же выедет машина. Несмотря ни на что, он, кажется, чувствовал себя виноватым, иначе бы не пытался разговорить своего спутника.
Альфонс поднял голову и взглянул на солнце, лучи которого пробивались сквозь листву. Казалось, Эдварду пиджак даже сейчас не доставлял малейших неудобств. Неужели только ему в такую жару трудно даже дышать? Словно внутри него образовалась дыра, которая затягивает весь воздух, а взамен выбрасывает только пыль, оседающую на стенках легких. Когда он начал кашлять, где-то внутри все только сильнее отдавалось резью, будто кто-то расцарапывал его когтями изнутри. Сейчас это было уже привычно, хотя все еще больно, и такой кашель было сложно остановить - оставалось только ждать, пока он пройдет сам. Таблетки всегда лежали во внутреннем кармане пиджака, но он знал, что облегчение будет временным, а потому не было смысла даже доставать их, привлекая внимание.
Он не заметил, что Эдвард уже некоторое время смотрел на него настороженно: Альфонс знал, что тот привык заботиться о тех, кто рядом с ним. Раньше он пытался помочь всем, сейчас же круг заботивших его людей резко сузился. К остальным же осталось только деланное дружелюбие.
- С тобой все в порядке? – но в его голосе, как всегда, слышалось только странное любопытство.
Может быть, поэтому улыбаться ему было всегда легко. Так же, как и скрывать что-то.
- Да я просто пыли надышался и…
Неподалеку от них послышался сигнал автомобиля, и Эдвард повернулся к дороге, тут же потеряв интерес к разговору. По встречной полосе ехала машина, одна из тех, которые возят кого-то из города в город, требуя, в общем-то, не такие уж большие деньги.
Когда она подъехала ближе, они смогли разглядеть, что внутри практически нет мест – весь кузов был занят цыганками, которые сейчас с любопытством пытались их разглядеть.
- Вас подвезти? – водитель, с усмешкой посмотрев на разбитую машину, перевел взгляд на них. Как бы ни хотелось вернуться за автомобилем потом, было ясно, что гораздо дешевле будет купить новый. Хотя в этом уже не было смысла: едва ли теперь он им понадобится.
- Мы до Мюнхена, можем посидеть и на полу. – Альфонс краем глаза наблюдал, как на время разговора привычная улыбка возвращается на лицо Эдварда. Наверное, поэтому он оставлял у всех только хорошее первое впечатление. Альфонс и сам не был исключением – он до сих пор вспоминал их первую встречу, хотя с тех пор прошел почти год.
- Нет проблем, залезайте!
Они тут же запрыгнули в кузов, и машина, едва дождавшись их, вновь двинулась с места. На какое-то время вокруг повисла тишина, которую нарушал только грохот железного кузова, нараставший, когда машину встряхивало на неровной дороге, шум мотора, да то, как водитель напевал что-то себе под нос, видимо, совершенно не беспокоясь о том, что едва ли кому-то захочется слушать его всю дорогу. Но стоило только Эдварду чуть повернуться в сторону, как одна из девушек подалась вперед, наклоняясь к нему. Вырез ее платья не скрывал груди, которая так и норовила уткнуться ему в нос.
Первой молчание нарушила не она. Эдвард смущался намного сильнее, пытаясь придумать хоть что-то, чтобы завязать разговор, но, видимо, все равно выпалил первое, что пришло в голову:
- Кто вы такие?
- А вы куда едете, красавчики? – ответила вопросом на вопрос одна из цыганок, и вокруг них послышались тихие смешки.
Но Альфонс смотрел не на них – в углу, прямо за Эдвардом, сидела девушка, которая, казалось, тщетно пыталась отворачиваться, хотя даже ей не удавалось скрыть любопытства. Странно, но сначала ему показалось, что у нее даже нет зрачков, а глаза абсолютно черные - настолько темной была радужка.
- А кто… - Альфонс даже не понял, подумал он это или сказал вслух. Солнце уже напекло голову, и ему даже нечем было прикрыть ее. В глазах все давно плыло, сейчас ему становилось еще хуже.
- Ноа почти не разговаривает, она странная, – цыганка в шутку толкнула Ноа плечом, но та все смотрела на Эдварда. Альфонс уже хотел отвести взгляд, как заметил, что ее руки легли ему на плечи, сминая ткань рубашки. И в следующую секунду она вздрогнула, отстраняясь. Тонкие пальцы, которые, казалось, были даже бледнее лица, тут же скрылись под тканью накидки, которой она укрывалась, словно прятала руки от солнца.
- Ты не из этого мира. Кто ты такой? – она говорила тихо, хотя в этом уже не было надобности – рядом с ними послышались радостные выкрики цыганок, завидевших город с вершины холма, по которому они сейчас ехали, и несколько мгновений спустя Альфонс услышал, как они начали петь. Сейчас это раздражало его, как и все вокруг, все что он мог - только смотреть на Эдварда, наблюдая, как он меняется в лице. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы знать, о чем тот думает. И сейчас Эд просто пытался понять, кто эта Ноа, черт возьми, такая, как она узнала это про него. Пытается найти хотя бы несколько ответов, объясняющих это ему самому, ведь, - Альфонс знал, - Эдвард не верил во что-то подобное, ему легче было поверить в существование параллельных миров, гомункулов – живых, но не людей, но не в это.
Только потом, когда она отвернулась, он еще долго рассеянно глядел на нее или на мелькающие за ее спиной кусты и деревья, растущие по краям дороги, и его взгляд менялся, как бывает всегда, когда он возвращался мыслями к прошлому, к каким-то воспоминаниям, которые помнил он один.
Альфонс так больше и не встречался взглядом с той цыганкой, но знал, что она смотрит на Эда, потому краем глаза все же наблюдал за ним, как медленно его глаза будто стекленеют, когда он все глубже погружается в свои мысли. Почему-то это злило его, злило слишком сильно, потому что Альфонс не хотел этого понимать. Потому что он знал, о ком думал Эдвард сейчас.
Цыганки так и пели всю остальную дорогу, но ему казалось, что они ехали в тишине до самого города.

* * *

Его отец уже давно передал ему квартиру почти в самом центре Мюнхена, и Альфонс не думал, что когда-нибудь переедет туда, если бы не контракт, который они подписали, и согласно которому они обязались проводить исследования именно здесь. Вещи они уже давно перевезли, и возвращались только за документами.
Казалось, все осталось, как прежде, только иногда он ловил себя на мысли, что лучше бы он и не встречал его никогда. Что лучше он бы уже уехал в Лондон на поиски своего брата, прежде чем услышал звонок в дверь, и увидел на пороге человека, так сильно напоминающего своего брата, что поначалу невозможно было поверить, что это не он. Тогда первой мыслью было, что брат сам приехал к нему, как и обещал, ему всего лишь нужно было уехать в Лондон, потому что его пригласили туда на разработку авиатехники в один крупный научный центр. Альфонс не разбирался в этом, тогда ему было все равно, потому смутно помнил, что тот говорил ему на этот счет. Брат обещал приехать через год, но так и не вернулся. И как бы ни был похож на него Эдвард, было одно отличие между ними, которое нельзя было не заметить: его брат, смотря на него, не видел на его месте другого человека.
Непонятно почему, но Эд настоял на том, чтобы Ноа пожила какое-то время вместе с ними - все равно комната на первом этаже пустовала - и день ото дня ему приходилось видеть ее все чаще. Чем больше они встречались, тем больше неприязни она начинала вызывать. Она готовила для них еду, убиралась в доме, разговаривала, а Альфонс сжимал кулаки от бессильной злости. Он так и не мог понять, за что ее невзлюбил, и потому упрямо продолжал ей улыбаться, пусть и не получая улыбки в ответ. Сначала она просто тихо сидела в комнате, покидая ее только когда Альфонса не было дома. Только позже он понял, что все это время она проводила с Эдвардом. Чем они занимались – он не хотел и думать.
Даже тогда, когда он вошел на кухню утром и увидел, что она сидит совсем близко к нему, разглядывая его искусственную руку, Альфонс сделал вид, что не заметил, как она поглаживала нечувствительное предплечье Эда. Почему-то была уверенность, что Эдварду на все ее ухаживания плевать.
Альфонс непроизвольно отметил, каким бледным кажется Эдвард. Возможно, это все из-за синяков под глазами - тот спал чуть ли не до полудня, и все равно не высыпался.
Ноа тут же поднялась со стула и пошла к плите. От стоящей на огне сковородки по кухне растекался запах жареного мяса. Как всегда, она не смотрела на Альфонса, только пожелала доброго утра куда-то в сторону, будто и не ему. Тем не менее, утро добрым назвать нельзя было даже навскидку - сегодня был один из тех холодных дождливых дней, которые особенно хотелось пересидеть в теплом доме. Но именно сегодня они должны были проводить пробный запуск нового самолета. Альфонс готов был даже пойти наверх и вновь начать строить чертежи хоть до самой ночи, только бы не тащиться на другой конец города.
К запаху жареного теперь примешивался резкий запах цитруса – напротив него Эдвард поедал лимон, даже не морщась. Иногда его предпочтения в еде были слишком странными. Чего стоила одна привычка запивать сладкое чаем, в котором он размешивал как минимум три ложки сахара. Хейдериху, который не мог заставить себя проглотить даже чуть подслащенный чай, этого, видимо, было никогда не понять.
Ноа поставила перед ними тарелки, и Альфонс машинально поблагодарил ее, тогда как Эд даже не оторвал глаз от книги, - только на ощупь находя вилку и, не отвлекаясь, пытался поймать ею горошины, катающиеся по тарелке.
После пары попыток разговорить его, стало ясно, что сегодня он не в духе, а значит, до вечера его лучше было вообще не трогать. За весь завтрак от него прозвучала всего пара фраз, вроде «подай соль» или «там больше ничего не осталось?», и едва ли они способствовали началу разговора по душам.
Спустя какое-то время он заметил на себе взгляд Ноа. Она стояла, облокотившись о плиту спиной, замерев с тарелкой в руках. Альфонс невольно замолчал, не сразу поняв, что случилось. В последнее время он все чаще стал замечать на себе ее взгляды. По ним сложно было понять, о чем она думает, но иногда в ее глазах читался укор, а иногда, как сейчас, предупреждение.
Краем глаза он заметил, что Эд отвлекся от книги, почувствовав возникшее между ними напряжение, и теперь переводил взгляд с него на Ноа. Но та уже поставила тарелку и молча ушла из кухни, осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы холод из прихожей не попал в уже согретую комнату.
Тогда Эдвард с удивлением спросил, что произошло. Альфонс попытался отшутиться тем, что у женщин такое бывает в определенное время, и к этому надо привыкнуть, если так или иначе вынужден жить с ними. Эдвард заметно смутился, но, кажется, отбросил свои подозрения, потому что оставшуюся часть завтрака уже вел себя, как обычно. Альфонс не мог признаться себе в том, что догадывается, что же происходит на самом деле.

* * *

Они все реже работали вместе, и, если год назад, уделяя чертежам и разработкам почти все свободное время, они проводили вместе весь день, то сейчас поймать Эдварда удавалось не чаще раза в неделю. Если раньше работа его увлекала, - один раз даже, может быть, по глупости, он рассказал, что полагает, будто исследования в этой области могут приблизить его к своему миру, – то теперь он нашел себе замену. Когда Хейдериха пригласили на постоянную работу в один научный центр, он не ожидал, что Эдвард откажется от нее вот так просто, не задумываясь. Он так и не сказал, где работает сейчас, и денег домой ни разу не приносил. Казалось, он ввязался во что-то опасное, и глупо было полагать, что он прислушается к чьим-либо советам.
Но сегодня вечером Эд согласился посмотреть вместе с ним чертежи самолетного крыла, над которыми Альфонс трудился уже не первую неделю. В библиотеке, со времени переезда так и не успевшей заполниться книгами и потому служащей простым кабинетом, было душно, несмотря на то, что они открывали окна. От этого, скорее, становилось только хуже - с улицы доносился запах краски, и от него начинала раскалываться голова.
Разделив работу, они сидели, доделывая каждый свою часть. Эдвард пытался составить новый чертеж - на старом бумага уже начала стираться от постоянных исправлений, - а Альфонс склонился над расчетами, пытаясь определить, где же он допустил ту ошибку, из-за которой все шло насмарку. Из-за которой это чертово крыло почему-то оказывалось длиннее другого, пускай на какие-то сантиметры, но впоследствии это могло стать фатальной ошибкой, права на которую он не имел. И чем больше он работал, уже на автомате перепроверяя ряды чисел, тем сложнее было собраться с мыслями. Он думал о том, что завтра, наконец, будут выходные и хотя бы удастся поспать на пару часов подольше, думал о том, что сдать этот материал нужно было еще позавчера, и о том, что с каждым днем работать становится все тяжелее; еще, может быть, о том, что Эдварду стоит, наконец, заколоть эту дурацкую челку, которая вечно лезет ему в глаза, и которую он постоянно раздраженно заправляет за ухо.
Все сложнее было улучить время, когда Эд был не занят – он либо приходил поздно вечером, ужинал и уходил спать, либо огрызался так, что сразу становилось ясно – он не в настроении делать что-либо вообще. А заговорить хотелось невыносимо, словно они были в ссоре, и виноват был именно Альфонс.
Он осторожно поднял голову, стараясь не привлекать его внимания, и начал наблюдать, как тот пишет что-то на листе своим размашистым неаккуратным почерком, некоторые буквы в котором клонились в другую сторону, а некоторые вылезали из строк, будто бы он еще не привык писать левой рукой. За время их совместной работы, Эд ни разу не писал отчеты, потому что на то, чтобы разобрать хоть один абзац написанного им текста, требовалось около пяти минут. Альфонс не заметил, как за окном стемнело, так что при свете тусклой лампочки уже начали уставать глаза. Эдвард, в отличие от него, работал в очках, - обычно он обходился без них, но для чтения надевал всегда. Он рассказывал как-то, что испортил себе зрение, читая с Алом на чердаке книги по алхимии, еще в детстве.
Сложив руки на столе, Хейдерих опустил на них голову, прикрывая глаза. Головная боль не давала покоя, а из-за душного воздуха в библиотеке чувствовалось, как приступы кашля подбираются один за другим. Один раз он все же не выдержал, закашлявшись, но так и не узнал, обратил ли Эдвард на это внимание. Когда он, наконец, смог подумать хотя бы о чем-то, кроме жгучей боли внутри, то заметил, что Эд все еще усердно строчил ряд каких-то расчетов, не смотря в его сторону.
Сон подкрался совсем близко, уже сложно было бороться с ним, только веки стали тяжелыми – стоило выспаться сегодня ночью, а не пытаться услышать, во сколько вернется Эдвард, ведь он и так прекрасно знал, что раньше утра того можно не ждать.
На его щеке сейчас был виден длинный аккуратный порез, словно от ножа или стекла. Кожа вокруг него воспалилась и покраснела, словно рана была свежей, а сам порез совсем недавно покрылся темно-бордовой коркой. Эдвард только отмахивался, когда Альфонс попытался узнать, где он получил его; сперва он рассказывал, что на него напал с ножом какой-то парень, позарившийся на его кошелек, но он смог защититься тогда; но потом, видимо, забывшись, он стал утверждать, что сам упал и рассек себе щеку. Сразу было ясно, что обе версии были ложью – он абсолютно не умел врать.
Внизу в очередной раз просигналила машина, после чего, спустя какое-то время, открылось окно в доме напротив, и на улицу выглянула девушка, чтобы помахать кому-то внизу. Из того же дома доносились голоса и музыка, звучащая по вечернему радио из чьей-то квартиры. Альфонс старался сосредоточиться на этом, вместо того, чтобы прокручивать в голове, как еще пару минут назад Эдвард раздраженно отбросил перо, чернила с которого закапали бумагу с так и не доделанным чертежом, и, ничего не сказав, вышел из комнаты.

На следующий день он вел себя как обычно, и снова спустился к завтраку с какой-то книжкой - в последнее время его без них невозможно было увидеть.
Проснувшись рано утром только затем, чтобы пойти на кухню попить воды - в горле все пересохло от усилившегося сегодня ночью кашля - Альфонс наткнулся на собирающуюся Ноа. Она уезжала на пару дней, даже не забирая с собой никаких вещей – цыганок приглашали подработать на какой-то ярмарке, открывающейся на следующий день в небольшом городке поблизости. Она все так же молчала при нем и отвечала на вопросы коротко, словно боясь сказать слово поперек.
Ноа не сводила с него тяжелого взгляда, будто хотела, чтобы он первым завязал разговор. О, тогда она смогла бы сказать то, что хотела сообщить уже давно. Но Альфонсу не было дела до ее знаний, и он просто попрощался, не обращая внимания на разочарование, написанное на ее лице.
После он еще долго сидел на кухне, наблюдая, как за окном постепенно начинает светать, и всходит солнце, а на улице внизу появляются люди, которые, судя по всему, работали и в выходные дни. Поток лениво тянущихся мыслей прервали только спустя какое-то время донесшиеся с лестницы шаги. Один шаг ровный, - так ходит обычный человек, - а другой - с запозданием, поскольку Эдвард не может в том же совершенстве овладеть искусственной ногой, как своей, и его движения несколько замедленны. Он рассказывал, что ему все еще тяжело ходить по лестницам: он так и не успел полностью привыкнуть к новым протезам, двигать которыми было в несколько раз сложнее, чем автоброней, что стояла у него раньше. Эдвард показывал ее Альфонсу когда-то. Тот еще удивился, как эта груда металла могла вообще работать – нервы в теле человека просто физически не могли выделять и доли требовавшейся ей энергии. Эд настаивал, что она работала при помощи алхимии, и спорить с ним было бесполезно. Необходимо было просто принять как должное, что законы физики в его мире существенно отличаются от здешних, как бы ни было сложно в это поверить.
Он наблюдал, как тот зашел на кухню, потягиваясь, и как мельком взглянул на него, еще не до конца продрав глаза.
- Сегодня вроде суббота? – знай Альфонс его чуть хуже, он не успел бы уловить удивление в его голосе. Зевая, Эд направился к холодильнику, но, видимо, не заинтересовавшись ничем из его содержимого, быстро закрыл дверцу. Ревизия стоящего рядом буфета его тоже не удовлетворила, и он снова повернулся к холодильнику, будто надеялся, что продуктов там чудом добавилось. Кроме Ноа готовить и покупать им еду было некому.
С каким-то рассеянным раздражением Хейдерих понаблюдал за ним, прежде чем перевести взгляд на газету, оставленную на столе. Глубоко внутри ощущение усталости становилось только сильнее, все повторяется раз за разом, изо дня в день. Возможность что-либо изменить ускользала сквозь пальцы все быстрее и быстрее, сменяясь беспомощностью.
- Я просто проснулся рано. Ноа, кстати, уехала.
- Да я уж вижу. – Эд хмыкнул. Альфонс сам удивился тому, как обрадовало его равнодушие, с которым сказал он это. С каких пор все это творится с ним?..
- Эдвард, тебя искал полицейский, – он сказал это в сторону, но, тем не менее, пристально следил за реакцией Эда, ведь кроме нее какой-то другой ответ получить шансов не было.
- И что он хотел?
- Он не сказал. Что происходит, ты ввязался во что-то?
Пауза настолько короткая, что за время нее Эдвард наверняка успевает в очередной раз обдумать только, говорить ему правду или нет. Он не хотел, чтобы кто-либо вмешивался в его жизнь, и Хейдерих понимал, что тому неприятно, когда кто-то подходит слишком близко. Поэтому каждый раз он послушно делает вид, что верит. Нет смысла устраивать сцены, Эд все равно никогда не заговорит первым. А если и заговорит, то только потому, что забудет о ссоре.
- Да нет, понятия не имею, что ему нужно.
Альфонс едва заметно вздохнул и продолжил смотреть в окно. По-другому и не могло быть. В каком-то смысле уже было смешно – неужели Эдвард сам не понимает абсолютно ничего? Ему остается узнавать что-то только от полицейского, но он не хочет рассказывать Эдварду, что о чем-то знает. В конце концов, возможно, Эдвард и прав: жить в одном доме с кем-то… это ведь ни к чему не обязывает.
За его спиной, едва слышно что-то напевая, Эд поставил на плиту чайник и полез в буфет за заваркой; спустя минуту, чай уже был разлит в две чашки. Стоило Альфонсу сделать всего пару глотков, и ему уже захотелось вернуть все содержимое чашки обратно, но он только отставил ее подальше.
- Ты же знаешь, что я пью чай без сахара…
На какое-то мгновение взгляд Эда стал осмысленным. Вид Альфонса, выливающего испорченный чай в раковину, будто бы вернул его к реальности.
- Прости, я привык, что Ал любил сладкий чай, как я, – улыбку в его голосе можно почувствовать, даже не смотря на него.
Обернувшись, он улыбнулся ему в ответ; чашка так и норовила выскользнуть из его рук и разбиться.

* * *

Он заснул в кресле, с книгой в руках – сейчас она лежала на полу рядом, кверху обложкой, а пара страниц были смяты. Стоило кому-то войти в его комнату без предупреждения, как Эдвард сразу же складывал все листы, над которыми работал, и убирал в ящик. Ноа подняла книгу, надеясь увидеть в ней ответы хотя бы на какие-то свои вопросы, но это был всего лишь новый популярный роман Хейзе, которым торговали сейчас в каждом книжном магазине.
Ей было интересно, что снится Эдварду, когда он зовет своего брата. Все чаще она приходила в его комнату, когда он спал, а его сон был настолько крепким, что он не просыпался даже от прикосновения ее пальцев к волосам, или от того, как проминалась кровать, когда она садилась рядом. Только это было неприятно ему даже во сне – он начинал ворочаться, и порой она боялась, что он проснется и увидит ее здесь.
Ноа понимала, что сам он не позволил бы ей узнать даже немногим больше, чем она уже знала, потому, чтобы видеть его сны, ей нужно было быть очень осторожной. Она не думала, что поступает нечестно - в конце концов, он никогда не узнал бы об этом, просто не успел бы.
Достаточно было просто коснуться его лба своим, той точкой, где находится третье око, чтобы увидеть то, что видит он. Она подолгу сидела так, чувствуя на своем лице его дыхание. Эдвард был рожден не для этого мира, и рано или поздно он исчезнет навсегда. Если, конечно, его не убьют раньше – вероятность этого становилась все больше, словно кто-то умышленно отсекал ножницами нити вариантов его будущего. Ноа не понимала, почему Альфонс не видит этого, но она уже устала его предупреждать.
Сны снились ему каждую ночь: иногда спокойные, а иногда те, при которых у него на лбу выступала испарина, которую она стирала краем простыни, совсем забывая тогда, что он может проснуться. Чаще всего к нему приходил один и тот же сон - кошмар - вскоре после которого он распахивал глаза, пытаясь успокоить дыхание, и прогоняя мысли о плохом. До следующей подобной ночи.
В ушах стоял странный вой, похожий на завывание ветра, но намного громче его, будто мимо проносятся сотни километров, а ты застыл на месте, и сводит все мышцы, только крик рядом не дает смириться с этим, заставляя бороться. Впереди воронка, зависшая прямо в воздухе, вместо стены, которая раньше была на этом месте: синие края ее словно обкусаны, а в ней исчезает Ал, растворяясь в синей пустоте. Шок проходит слишком поздно, потому что когда, поборов оцепенение, начинаешь изо всех сил тянуться пальцами навстречу его руке, еще до конца не понимая, что случилось, что пошло не так, остается всего несколько сантиметров, то расстояние, преодолевая которое за слишком долгие секунды, пальцы сжимают лишь пустоту. Потому что вся рука его исчезла, а Ал кричит от боли, словно ему по очереди ломают все кости, выкручивают суставы, и умоляет помочь, умоляет до тех пор, пока его лицо, став сначала прозрачной маской, не теряется среди миллионов появившихся внезапно глаз. Тысячи рук тянутся уже к самому Эдварду, обхватывая, словно плетьми, его ногу, изо всех сил таща на себя, пока тот не чувствует, как, с отдающимся во всем теле хрустом, кость отсоединяется от хряща, а ткани под коленом разрываются. Он только пару мгновений смотрит на то, что осталось от его ноги, на то, как начинает вытекать из нее густое бордовое месиво, кажущееся в темноте почти черным, пока вслед за этим не приходит боль, и от собственного крика не срываются голосовые связки. На секунду все вокруг темнеет, но он пытается бороться с этим, распахивая глаза, смотря на место исчезнувшей воронки, понимая, что ему нечем больше платить, кроме как им самим, вернее тем, что осталось от его тела, хотя сейчас он готов пожертвовать и душу. Даже если исчезнет он сам – он не сможет забыть лицо, которое запомнил в то последнее мгновение, прежде чем у него не стало брата.

Все чаще во сне он видит поляну, какие-то дома за ней, и виднеющийся впереди берег реки. К нему примыкает недостроенный мостик, пара досок уже прогнила и проломилась, но, будто не боясь упасть, на нем сидит Ал и машет кому-то на том берегу, не замечая Эдварда и не оборачиваясь. Позади него валяются грудой железа пустые доспехи, приминая к земле высокую, почти по пояс, траву. Совсем рядом ползет змея, а может быть, бежит мышь – слышно, как шелестит засохшая трава, хотя ветра нет – будто бы все застыло, как на картине, и только на небе слишком быстро, словно время исчезло и часы внезапно превратились в секунды, бегут облака.
Внезапно он понимает, что боится подойти к Алу, боится, что, когда тот обернется на звук шагов, окажется, что у него голубые глаза. Это пугает, пугает почти так же, как если бы это был кошмар, и сердце непроизвольно начинает биться быстрее. Его брат нисколько не изменился с тех пор, как у него отняли тело, но, несмотря на это, Альфонс не намного ниже его самого: Эдвард почти перестал расти после того, как потерял руку и ногу – слишком много сил потребовалось организму, чтобы привыкнуть к автоброне, поэтому за год он вырастал от силы на пару сантиметров.
Серые глаза смотрели на него уже не с грустью, а только с осуждением, и было видно, как Ал кусает губу, еще по-детски, не умея сдерживать свои чувства.
- Ты ведь пытаешься найти мне замену, Нии-сан? – у него чужой голос, и понимание, что он совсем забыл, как на самом деле звучал голос Ала, заставляет вздрогнуть, словно от выплеснутого за шиворот ведра холодной водой.
Все сложнее становится не отрывать от него взгляд, подходя ближе. Ледяные, словно перенявшие холод доспехов, пальцы сжимают его запястья и держат так, пока в очередной раз он не сдается и не обнимает его, только чтобы не смотреть в глаза.
Эдвард сквозь сон пытается оттолкнуть Ноа, словно чувствует ее присутствие, но сны цепкие, он не сможет проснуться. А может быть, держит его Альфонс, который стоит уже вплотную, так близко, что можно почувствовать запах апельсинов, идущий от его волос.

Он сидел на заваленном книгами и исчерченными символами листами чердаке. Потолок был слишком низким, чтобы втиснуть туда хоть какую-то мебель, потому, если не считать его и Ала кроватей, стоявших около единственного окна, комната была пустой.
- Когда ты вернешься?
Все чаще Ал задавал этот вопрос, и, казалось, сейчас он развернется, как в детстве, и убежит куда-нибудь, скорее всего, снова к реке, чтобы Эд искал его и просил потом прощения. Но он вряд ли пошел бы за ним тогда.
Он никогда не мог ответить на вопрос своего младшего брата, хотя тот повторял его снова и снова, уже сжимая от злости кулаки. Все, что он мог - молчать.
Август только подходил к концу, но в его сне за окном уже мел снежный буран, заметая зеленые листья яблонь и так и не успевшую завянуть траву. На улицу выходить не хотелось, хотя Эдвард понимал, что должен был идти. В первый раз сегодня он потрепал Ала по волосам и сказал, что скоро вернется домой. Брат улыбнулся ему в ответ, будто поверил.

* * *

Иногда дни тянулись неделями, а недели, напротив, превращались в часы и пролетали так быстро, что Альфонс даже не замечал их, все больше теряя ощущение времени. Порой, наблюдая за Эдвардом, он понимал, что знает о нем больше, чем должен. Он знает, что тот не может перебороть соблазн съесть сладкое. Он знал, что ночью тот ходит по дому, и что на кухне его, будто случайно, часто встречает Ноа, и они разговаривают потом целую ночь, даже если ему рано вставать, и под утро Эд не может разлепить глаза. Всякий раз Альфонс не может заснуть и слушает доносящиеся снизу приглушенные голоса, пытаясь разобрать слова, потому что ему иногда кажется, что они говорят про него, что эту тему поднимает не Эдвард, а она, только подливая масла в огонь. Или что ей он рассказывает то, что никогда бы не рассказал ему.
Эдвард любил кошек, он даже хотел взять домой рыжего кота, который бродил по их улице, но Альфонс понимал, что они просто не смогут о нем заботиться. Что он сам не проживет столько, а где будет Эд к тому времени, было неизвестно даже ему самому. Попросив его не брать кота, Альфонс понял, что сделал очередную ошибку. Будто бы сам отрезал еще одну нить, которая связывала их. Было видно, как Эд отдалялся от него с каждым днем.
Ему сложно было быть кем-то другим, не самим собой.
Они встречались теперь только по утрам и вечерам – Эдвард возвращался все позже и никогда не рассказывал, что происходило с ним, а сейчас и вовсе стал избегать общения. И когда Альфонс полушутя сказал, что ему нужно хотя бы знать, в какой морг звонить, если Эд не вернется однажды, то тот отмахнулся, сказав, что не вернется только если найдет способ попасть обратно в свой мир. Альфонс хмыкнул, потому что именно этого Эдвард ждал от него. Казалось, он смеялся только для того, чтобы доказать что-то Ноа, готовящей ужин за их спинами и слышащей каждое слово.
В тот день Альфонс впервые почувствовал от него ощутимый запах алкоголя.

* * *

- Тебе ведь становится все хуже? - это не было даже вопросом, просто утверждением. Альфонс обернулся – он не слышал, как она вошла комнату. Она ходила по дому, словно приведение, неслышно, всегда появляясь рядом так неожиданно, что поневоле вздрагиваешь. Ноа никогда не повышала голоса; он даже не мог себе представить, как она кричит. Хотя иногда очень хотелось ее спровоцировать, заставить скинуть эту чертову маску всезнания. Его раздражало, что она вечно строила из себя большее, чем она есть.
Альфонс не успел ничего ответить, как почувствовал, что ее руки легли к нему на плечи. Несколько секунд они лежали неподвижно, пока, наконец, не дрогнули, сминая рубашку, пальцы.
- Он же просто убьет тебя…
Он развернулся так резко, что Ноа невольно отшатнулась. На мгновение ему показалось, что она и правда хочет предупредить его, только он не мог или не хотел верить ей.
Ему не нравилось, как она смотрит на него, как ходит за ним, его раздражало, что Эдвард общается с кем-то, кроме него, пусть он знал, что это неизбежно. Альфонс чувствовал, что тот не зависит от него больше ни в чем, и от этого только сильнее хотелось посадить его под стеклянный колпак и не выпускать, даже если он будет умолять. Однажды, зайдя в комнату, он увидел, как Ноа заплетает Эду косу, как он любил ходить раньше. Но сейчас, когда у него уже нет металлической руки, в шарниры которой попадали волосы, потребность в такой прическе отпала.
Ноа ушла почти сразу после того, как вошел он. На миг ему показалось, что он отгоняет ее, как падальщика.
- О чем ты? – ему почти не потребовалось приложить усилий, чтобы изобразить на лице удивление. Она, наверное, заметит, что он лжет, но его это уже не беспокоило.
- Эдвард не останется здесь, с нами... он и с тобой не останется. Ты знаешь, ради кого он делает все это? Неужели ты думаешь, что… - казалось, ей становится все сложнее подбирать нужные слова.
Когда-то за завтраком Альфонс мог оживленно болтать с ней, почти открыто улыбаясь. Иногда даже она с интересом слушала про его новые разработки. Казалось, с тех пор прошла вечность, хотя на деле минуло всего пару месяцев. А сейчас она даже не хотела смотреть ему в глаза.
Ночи были холодные, ветер, дующий из открытой форточки, неприятно холодил спину. С улицы в комнату проникал ставший уже привычным запах гари.
- Просто забудь, зачем тебе это? – наверное, он мог бы спросить, раз уж она знает все, что тогда нужно ему, но пальцы, такие холодные, словно ее руки тоже были не настоящими, а железными, как у Эда, скользнули по его ладони вверх, а затем выше, на запястье, останавливая так и не заданный вопрос. Словно получив согласие, она провела ими к сгибу локтя, пряча ладони под завернутым рукавом рубашки, словно пытаясь согреться. Руки Альфонса, казалось, навсегда пропахли машинным маслом, а под коротко стрижеными ногтями все равно умудрялась скапливаться грязь, но Ноа прижала их к своим губам, целуя.
Он мог только наблюдать, как она, смелея, подступает к нему все ближе, прижимаясь щекой к груди, будто все еще надеется услышать там участившийся стук сердца. Наверное, так она хотела переключить его внимание на себя, отвлечь его от Эда, может быть, Ноа делала это только ради него – все это было слишком похоже на правду, но, тем не менее, он не мог понять, что движет ею сейчас. Только с каждой секундой вопросы теряли важность. Альфонс думал, что она ненормальная, но ему было интересно одно: делала ли она то же с Эдвардом? Она прижималась к нему так же? Так же трогала ледяными руками, от чего по спине у него, наверное, тоже ползли мурашки, и было почти что противно?
Но все равно он был благодарен ей, хотя бы за то, что за все это время она не произнесла ни звука - просто осталась с ним до утра, и впервые Хейдерих смог уснуть. Проснулся он от ставшей привычной рези в легких, и закашлялся в подушку, стараясь не разбудить ее. Но обнимавшая его рука все равно напряглась.

* * *

Дома уже было тихо, когда Альфонс возвращался обратно. В комнате Ноа был погашен свет.
Сегодня он работал допоздна в душном помещении, чтобы хотя бы завтра можно было отсидеться дома, и теперь легкие сдавливало так, что он еле дышал. Альфонс с трудом дошел до дома – кашель так сильно изматывал, что к тому времени он едва держался на ногах. Только сейчас, от прохлады ночного воздуха, кажется, ему стало немного лучше, по крайней мере, голова кружилась не так сильно, только горло жгла острая боль. Он старался не вспоминать, как сегодня впервые увидел кровь на прижатой ко рту руке.
Когда он шел в свою комнату, то заметил слабый свет ночной лампы, выбивающийся из-под двери в комнату Эдварда. Тот мог спать, забыв потушить ее - раньше он часто засыпал при свете, прямо с книгой в руках. Хотя порой он специально оставлял лампу включенной. Поначалу это казалось Альфонсу глупым, но вскоре он привык и к этой его привычке, и часто заходил к нему в комнату только для того, чтобы потушить ее.
Осторожно повернув ручку, он заглянул внутрь. Эд сидел на не разобранной кровати, привалившись спиной к стене и чуть запрокинув голову. Глаза были закрыты, и вроде бы он спал. По крайней мере скрип половиц, раздающийся, как бы осторожно ты ни ступал, он не услышал. Но в воцарившейся, когда Альфонс остановился, тишине показалось, что он обязательно разбудит его; что, даже крепко заснув, Эдвард не сможет не услышать, как он приближается к его кровати и гасит лампу на тумбочке около нее.
Когда глаза привыкли к темноте, видеть стало даже легче, чем при свете, от огней с улицы очертания предметов стали четче. Видимо, под окнами проехала машина: желтовато-белый свет фар скользнул по потолку, стене, а затем по плечу Эда, после чего растворился так же быстро, как и появился - только за окном все еще был слышен удаляющийся шум двигателя.
Он видел, как пальцы Эдварда сжимают что-то, лежащее на кровати. Протянув руку, Альфонс попытался забрать у него полупустую бутылку, часть содержимого которой уже вылилась на покрывало, но Эд сжал горлышко еще сильнее - пока несознательно, в полудреме. Тут Альфонс почувствовал запах алкоголя у него изо рта.
В какой-то момент его ресницы дрогнули, и Эдвард открыл глаза, инстинктивно сразу же переводя взгляд на Хейдериха. Вся эта ситуация казалась совершенно неправдоподобной. Однако Эд рассказывал ему: еще в своем мире они с Алом решили как-то в детстве попробовать утащить бутылку вина из погреба…
Все воспоминания того были связаны только с его братом, из-за этого на Альфонса уже накатывала неконтролируемая злость.
- Уже утро?.. – у него заплетался язык, а голос совершенно изменился и срывался.
- Нет, все еще вечер... Эдвард, зачем ты пил? – он попробовал заглянуть ему в глаза, но тот словно не мог сфокусировать взгляд, и переводил его то на волосы Альфонса, то на его лицо. Хотелось схватить его за подбородок и попросту заставить смотреть себе в глаза.
Ослабевшие пальцы отпустили, наконец, бутылку, и Альфонс смог забрать ее. Это было обычное виски, которое продается внизу, в пабе, и стоит намного дешевле других. В голову внезапно пришла мысль, что наверняка он пьет уже не первый вечер.
Хейдерих чувствовал, как мучительно долго он пытается собраться с мыслями, борясь с желанием закрыть глаза и просидеть так, как сидел до его прихода, до самого утра.
- Что случилось, Эдвард?
Он почти не надеялся, что тот ему хотя бы что-то расскажет, потому что его глаза закрылись снова, словно он не хотел никого видеть. И только когда Альфонс уже хотел подняться и уйти, он заговорил.
- Я видел его сегодня… Ала… - Хейдериху не нужно было смотреть на него, чтобы понять, что тот улыбается. – Кажется невозможным сейчас, но это правда. Я уже совсем близко, скоро я смогу вернуться к нему,… уже почти знаю как, – он делает паузу, глядя на свою руку, сжимая и разжимая металлические пальцы, обтянутые резиновой перчаткой, только смутно напоминающей кожу. – Представляешь, я смог увидеть его опять, и… и ничего не мог сказать, даже не знаю, почему…
Эдвард держал его за руку, будто бы думал, что Альфонс сможет уйти. Больше всего сейчас он хотел вернуться на несколько минут назад и не заходить в эту комнату, не слушать снова про его чертова брата. Больше всего, пожалуй, он хотел заставить его замолчать. Но Эдвард хотел выговориться. И действительно – какое право Альфонс имел сопротивляться ему?
- …Я опять смогу вернуться в свой мир, к нему, к Уинри, ко всем,… наконец, опять буду с ним. Я так боялся, что он забыл меня, или что цена, которую я заплатил, была неравной, но он все помнит… Альфонс, я снова смогу вернуться в свой мир, понимаешь? - Эдвард путал слова, но пристально глядел на него, надеясь, что сейчас Альфонс посмотрит на него и улыбнется, как улыбается обычно; что тот будет рад за него. Но сил снова подыгрывать ему уже не осталось.
Слишком сложно отпустить кого-то, кто, ты знаешь, изменит твою жизнь. Уже было известно, что ему осталось не так много времени, и он не хотел умирать в одиночестве. Он бы не отпустил его, что бы тот ни говорил, как бы ни хотел уйти. Так хочется держать его в золотой клетке… и жить за его счет, наблюдая, как он угасает.
Эдвард ведь умирал все это время, просто очень медленно.
- …Альфонс, ты слышишь меня? – его голос напрочь рушил эту тишину и казался совсем неуместным сейчас.
- Рад за тебя. Ладно, я пойду… - он попытался освободить руку, но теперь сделать это было невозможно. Железные пальцы сжимали ее до боли.
- Что случилось?
Он заставил Альфонса развернуться, потянув за плечо на себя. Все его движения были неловкими, он их едва контролировал. Альфонс не смотрел на него - он следил за их тенями на стене, нечеткими, размытыми из-за плохого освещения.
- Ты не любишь его, да?
- Эдвард, ты слишком много выпил, давай я помогу тебе лечь или…
- Почему, Альфонс? Я же вижу… почему ты так ненавидишь его? - он говорил уже убежденно, словно знал все с самого начала. Просто, наверное, в какой-то момент увидел фальшь в его улыбке, а дальше догадаться было легко даже Эдварду, который привык видеть всех такими, какими хотел видеть.

Альфонс удивился, насколько хорошей была его реакция: когда он попытался оттолкнуть его, тот перехватил руку и отвел в сторону, словно был и не пьян вовсе. Эд был сильнее его, несмотря на то, что оставался почти на голову ниже. Он рассказывал, как его заставляли тренироваться, когда он учился алхимии. Там он тоже был вместе со своим братом.
Он вспомнил о Ноа, когда Эдвард отпустил его руки. Казалось, что сейчас она стоит за дверью, наблюдая, уже зная наперед, что все произойдет именно так. Зная, что Хейдерих первым шагнет в пропасть, потянув Эдварда за волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову. И тот почти не будет сопротивляться, только дернется в сторону, когда он прикусит кожу под подбородком. Мучительно хотелось узнать, каков он на вкус, когда целуешь его, и будет ли он отвечать, или сопротивляться, но Альфонс не мог позволить ему испытать потом то же, что чувствовал он, когда легкие скручивало в один ком боли, который ты пытаешься выхаркать вместе с кровью. Ноа говорила, что кожа Альфонса пахнет лекарствами, этот запах, наверное, уже навсегда впитался в него, в его одежду, в волосы, только все было бессмысленно – от туберкулеза еще никто не находил лекарств.
Ему было все равно, что Эдвард сейчас едва ли соображает, что делает, и вряд ли вспомнит потом, как хватался за его рубашку, пытаясь стянуть ее, разорвать, сделать хоть что-то, чтобы быть ближе – наверное, сейчас он так же сходил с ума, как и Альфонс. Пытаясь удерживать его запястья одной ладонью, наконец, поймав его руки, Альфонс мучительно долго вылизывал его шею, дразня, иногда специально кусая ее так, чтобы наутро остались синяки от его зубов.
Только когда Эдвард начал вырываться, не собираясь терпеть дольше, желая, чтобы удовольствия стало больше, он перебрался языком на его грудь, а потом попытался прикусить кожу под ребрами. Ему нравилось, как при этом вздрагивал напряженный живот, как он втягивался, как Эд изо всех сил пытался не поддаваться желанию выгнуть спину, когда руки начали гладить его бока, протискиваясь между ним и кроватью.
Он кончил еще до того, как Альфонс успел расстегнуть ему штаны. На темно-коричневой ткани брюк расплылись белые разводы. Эдвард лежал, почти не шевелясь, только все еще было видно, как поднималась и опускалась грудная клетка, когда он пытался успокоить дыхание. Может быть, он думал, что на этом все закончится, но у Альфонса на этот счет было другое мнение.
Снять с него брюки и нижнее белье не составило труда, так же как и коленями раздвинуть ему ноги. Пальцы легкими прикосновениями прошлись по выпирающим костям, а затем легли на его живот, и Эд шумно выдохнул, когда, наконец, Альфонс накрыл губами его член. Сжав губы, Хейдерих подался назад, пока он вновь не вышел у него изо рта. Сплюнув оставшуюся во рту сперму себе на ладонь, он провел ею между его ягодиц, смазывая вход, пока, наконец, не смог ввести в него палец, и, хотя мышцы вокруг него сжались, едва ли это сопротивление могло бы помешать. Кажется, Эдвард все еще не понимал, что сейчас Альфонс будет делать – алкоголь и полученное удовольствие сильно измотали его.
Дальше пошло немного сложнее, и когда, продолжая растягивать его, он вогнал в него сразу три пальца, Эдвард застонал и согнул ноги в коленях, пытаясь отстраниться. Отдаленно Альфонс понимал, что сделает ему больно даже если будет осторожен, но эта боль должна была бы хоть как-то отрезвить его. Быстро размазав остатки спермы по своему члену, он приподнял бедра Эда и резко толкнулся внутрь.
Стон, больше напоминающий вскрик, который тот даже не попытался сдержать, был, наверное, слышен даже внизу. Эд оттолкнул его, попытался подняться и скинуть с себя чужое тело или просто отползти от этой боли, но Хейдерих на этот раз крепко держал его руки. Когда тот дернулся назад, Альфонс невольно вышел из него, отчего возбуждение стало только сильнее. Колени Эдварда сжимали его бедра, но сейчас сопротивление только заводило, хотелось повторить это еще раз, чтобы увидеть его реакцию вновь. Он даже не знал, что заводило больше – мысль, что Эд настолько зависит от него, или осознание того, что именно они делали сейчас.
Но он понимал, что его собственные желания – не главное. Медленно, удерживая рукой свой член, Хейдерих опять начал входить в него, чувствуя, как запястья Эда стало удерживать уже сложнее, хотя сил у него осталось мало. И все же он порвал его - даже в полутьме комнаты, бросив всего один взгляд вниз, он заметил, как проступает кровь на сжимающемся вокруг его члена кольце мышц. Он не жалел о том, что делает, потому что этот шанс был единственным, это было последним, что может изменить их отношения, уже не важно в какую сторону, или просто удержать его рядом хотя бы немного дольше. Альфонс видел, как больно ему, практически чувствовал это, рывок за рывком врываясь в его тело. Сначала Эдвард стонал из-за каждого его движения, но голос его стал постепенно затихать: алкоголь сделал свое дело - боль постепенно начала притупляться. И первый судорожный вздох он издал, когда Альфонс, обхватив его бедра руками так, что на коже оставались синяки, рывком насадил его на себя полностью, но на этот раз резко поменяв угол, под которым входил. Его тело вздрогнуло, и он развел ноги шире, едва заметно, но этого хватило Альфонсу, чтобы понять, как надо действовать дальше.
Прошло не так много времени, но Эдвард уже стонал так громко, что это стало похоже на крики, хотелось заткнуть ему рот, останавливало только то, что это были стоны не боли, а удовольствия. Все больше теряя контроль над собой, он пытался обхватить его талию ногами, притягивая как можно ближе, уже совсем ничего не соображая, облизывал его ладонь и цеплялся пальцами за плечи, расцарапывая кожу. Из-за того, что он был пьян, он не сдерживался, и пусть Альфонс понимал, что Ноа стоит за дверью, только сейчас ему было плевать на нее, плевать на то, как начинает щипать царапины на плечах и спине, плевать, что, двигаясь все быстрее и быстрее, он каждый раз будто разрывает что-то, и завтра Эду наверняка будет больно. Ему было плевать на все, даже на то, что больше ни разу Эдвард не посмотрел ему в глаза.

Ночью он снова звал своего брата, его губы едва шевелились, он только шептал, но Альфонс зажал ему рукой рот и ждал, пока этот сон сменит другой, и только тогда решился отвести руку, притягивая его ближе. Тот всегда говорил во сне, и сейчас в первый раз он услышал обещание, пускай данное бессознательно. Обещание не уходить, что бы ни случилось, обещание быть рядом всегда.
Он не смог уснуть до утра, просто лежал с закрытыми глазами, обнимая его и слушая тихое дыхание, молясь, чтобы кашель не начался снова. И его не было, потому что он знал, что теперь все изменится, все будет так, как он хотел. Что болезнь начнет медленно уходить от него, ведь теперь ему есть, ради чего жить. Потому что сейчас он в первый раз улыбался, засыпая за несколько часов до рассвета, понимая только, что будет счастлив теперь.

* * *

Ноа тихо прикрыла дверь, не отпуская ручку сразу, чтобы та не щелкнула, выдав ее присутствие, и пошла к лестнице, чтобы спуститься в свою комнату. Паркет только тихо поскрипывал под ее босыми ступнями. Ночь сегодня была слишком темной, не видно было ничего, кроме ближних зданий - целую улицу освещала всего пара фонарей, расположенных слишком далеко друг от друга. Она замерзла, а руки совсем окоченели, потому она прятала пальцы в накидке, которую одела прямо поверх ночной рубашки.
Ноа не жалела ни о чем, она смирилась с этим уже давно. Она только думала о том, что прочитанное в видениях все таки уже не получится изменить, и не потому, что это единственный вариант будущего, а потому что люди сами выбирают, чего хотят больше жизни, больше чуда, в которое верят. Глупо было верить в чудеса, и каждый из них знал про это, но вдруг, вдруг...
Она знала, что Альфонс еще долго смотрел на Эдварда, который уснул почти мгновенно.
В темноте тот улыбался своим мыслям, и, наверное, каким-то надеждам, которым не суждено было сбыться.
Потому что сегодня вечером, когда, зажимая рот рукой, стараясь остановить кашель и дикую боль в груди, он будет бежать вниз по лестнице, надеясь, что Эд остановит его, что заставит остаться, он вновь увидит кровь на своей руке.
Потому что Хейдерих умрет через месяц.
А через год Эдвард забудет его.